Армия Судьбы - Страница 143

143

Еще можно было крикнуть вслед, даже не крикнуть, негромко сказать: «Вернись». Нет слуха чутче эльфийского. И вернулся бы, прибежал, обнял и попросил прощения… Возможно, даже молил бы о прощении.

И все стало бы как прежде? В том-то и дело, что нет.

Потому Джасс закусила до крови губу и столько, сколько смогла, глядела на туман за окном, проговаривая мысленно слова простого, но действенного заклинания, которому учат всех заклинательниц погоды в Ятсоунском храме на третьем году посвящения. Она не хотела, чтоб корабль Ириена в тумане напоролся на рифы. Что еще она могла для него сделать?

– Джасс… – тихонько позвал ее Пард из-за двери. – К тебе можно?

– Можно.

А оказалось, что уже почти вечер. Что туман рассеялся, с небес глядят ущербные луны и подмигивает золотой точкой маяк. А гиррема уже наверняка ушла за линию горизонта.

– Ты ничего не ела… – Голос у оньгъе такой виноватый-виноватый. – Я тебе лепешек принес. И молока.

– Я не пью молоко.

– Значит, дура. Бери и ешь.

Он сел на то самое место, где утром сидел Альс, и поставил между ними тарелку и кружку. Лепешки были ячменные, а молоко топленое, словно Пард специально выбирал самое невкусное из съестного. Но желудок злобным урчанием напомнил о своем существовании, так, словно и ведать ничего не ведал о разбитом сердце и застывших слезах.

– Ешь давай.

Пришлось подчиниться.

– Ты поплачь, если тяжко. Я сам бы поплакал, слово даю.

– Ну так чего ж? – улыбнулась бывшая хатами.

– Засмеют. Оньгъе за эльфом слезы льет, – хмыкнул Аннупард.

– Да, действительно, очень Смешно, – согласилась Джасс.

И заплакала, прижавшись лицом к его широкой груди.

– Вот всегда они такие, остроухие, – подозрительно хрипло сказал оньгъе, прижав ее к себе, поглаживая по волосам, как ребенка. – Навыдумывают страстей разных и бегут прочь. Им что за беда – жизнь долгая, сколько еще доведется пережить-перечувствовать. Мнят себе, что отболит, затянется коркой, а может, и вовсе рассосется. Нет, не у них, само собой. У тебя… у нас… Мы же для них кто? Низшая раса, пасынки цивилизации, недоросли. Забываем любовь и ненависть. Жизнь наша, как мельница водяная, все смелет в прах. Ушел, думая, что сделал тебе лучше.

– А может… он прав?..

– Дура девка, – уверенно заявил Пард. – С чего он прав? С того, что теперь вы, вместо того чтоб наплевать на пророков и без затей нарожать детишек-полукровок, будете бегать друг за дружкой по всему миру?

Оньгъе вытер шершавой от мозолей ладонью слезы с ее глаз, а заодно и нос.

– Ну ты, черноглазая, не побежишь.

– Почем знаешь?

– Знаю. А он побежит. Не сейчас и не через год, чуть позже, когда совсем невмоготу станет. Когда от тоски готов будет лезть в петлю. Все они такие, помянешь еще мое слово. Ты не смущайся, поплачь еще. Бабе это самое полезное будет.

Джасс плакала, а оньгъе бубнил и бубнил над ухом:

– Очень уж любят они попенять нам короткой жизнью, посетовать на то, что, умирая, мы оставляем их страдать, тосковать и мучиться еще целые века. А сколько горя привносят они в нашу коротенькую жизнь, никто не считает. Вот я уже пятнадцать лет с Альсом хожу, чего только не было: и жизнь друг дружке спасали, и раны перевязывали, да всякое было… И что, он спросил меня сейчас, как ему быть? Нет, конечно. Зачем? Я же всего лишь человек.

– Зачем ты мне все это говоришь? – спросила Джасс, в последний раз хлюпнув носом.

– Затем, чтоб ты не стала покорно принимать его выбор, пусть он хоть сто раз эльф. Мы-то с тобой знаем… – Пард хитро подмигнул. – Мы-то знаем, что любовь всегда сильнее рассудка. На то мы и люди. Мы, может быть, не такие дальновидные, как остроухое отродье, но мы терпеливые. И умеем надеяться.

И по здравом размышлении Джасс решила, что на этот раз оньгъе прав. Все еще шмыгая мокрым забитым носом, она откусила от лепешки и запила пресный жесткий ломтик ненавистным молоком. И сама не заметила, как умяла за обе щеки всю снедь без остатка.

– Так-то оно и лучше, верно? – повеселел Пард и, критически обозрев боевую подругу, добавил: – Ты сегодня к парням не выходи с такой распухшей рожей… прости, лицом. Они тебя жалеть начнут, всякий на свой лад. Потом неприятностей не оберемся.

Пард знал, о чем ведет речь, проведя вместе без малого пятнадцать лет. Лангеры – это тебе не наемный сброд, где никому доверять нельзя, это настоящая семья. Больше, чем родная кровь, сильнее, чем дружба. И дольше, чем жизнь. Пард заботливо уложил бывшую хатами в кровать. Укрыл и даже запечатлел отеческий поцелуй на лбу, щекотнув напоследок бородищей.

Не факт, что она сразу заснула, но и плакать от безнадежности больше не хотелось. Жизнь продолжалась. А ночью Джасс приснилось море, дождь и корабельная качка. Стена сплошной воды, словно из небесного кувшина боги лили влагу в земную чашу, твердо намереваясь заполнить ее до самых-самых краев. И у них, у богов, почти получилось. Море свирепело, дождь усиливался, и тому, кого уносила прочь от маргарских берегов добротная купеческая гиррема, хотелось раствориться в этом водяном узилище, лежать на самом дне, отгородившись от всех и вся холодными мутными потоками. Джасс не стала дивиться своим снам. То были Узы, самые настоящие Узы, о которых предпочитают молчать барды, о которых не слагают песен и баллад. Тончайшие, невидимые «ниточки», протянутые от одного существа к другому не только через моря и горы, но и через века и жизни. Не каждому дан такой дар, но те, кому даровано свыше это мучительное счастье, скорее издохнут самой страшной из смертей, чем откажутся от своей участи. Так-то вот.

143