Армия Судьбы - Страница 141

141

– Хватит, – сурово пообещал Ириен. – Если у меня на Деровеера хватило, то для друга детства уж как-нибудь… сподоблюсь.

У Джиэссэнэ был самый высокий погребальный костер, какой только видела Великая степь. Казалось, он упирался прямо в небесную твердь, яростный и гудящий. В сплошной огненный океан уплывал Унанки навстречу новому рождению, в чистой человечьей рубашке Парда, в тангарском плаще Торвардина, с лицом, прикрытым орочьим платком Сийгина.

Среди ночи Джасс проснулась. Совершенно внезапно, без всяких переходов от сна к яви, словно и не спала вовсе. Сийгин сидел чуть в стороне от тлеющего костра, а Ириена она не видела. Джасс поднялась и, поймав виноватый взгляд орка, рассмотрела в отдалении неподвижную фигуру. Эльф, так долго державший себя в руках, отчаянно желал оставаться наедине со своим горем. Он сидел на собственных пятках, скрючившись и опустив лицо в ладони. Нет, он не плакал. У таких, как он, слезы не текут. Только по прерывистому сдавленному дыханию можно было догадаться, что боль изнутри обжигает сильнее огня и ему сейчас так плохо, что душа держится в теле, распятая лишь на врожденном упрямстве и несокрушимой воле. Джасс еще с вечера испугали эти расширенные до предела зрачки, превращающие глаза эльфа в черные провалы. Расплавленное серебро утекло в их бездны, все без остатка. Ириен не желал ни жалости, ни сочувствия, он болел молча, оградившись от ланги непробиваемыми щитами своего разума, словно на самом деле умер для них. Это было невыносимо, это было страшно. И Джасс даже представить не могла, что теперь делать. Никто не знал. Она сама мучительно тяжело переживала смерть Унанки, не говоря уже о всех остальных лангерах. Но ланга на то и ланга, чтобы разделить горе на всех. Только Альс не хотел делиться ни с кем. Более того, никто до этого дня даже не подозревал, насколько дорог и важен был для него Джиэссэнэ. «Лучше бы ты кричал в голос», – подумала Джасс.

Она осторожно подкралась ближе, шерстяным одеялом накрыла плечи Ириена, прижалась всем телом к его спине, зарываясь лицом в жесткие, пропахшие костром волосы.

– Отдай мне часть своей боли, – сказала тихо она. – Пожалуйста.

Альс крепко сжал ее руки в ладонях. И хлынула боль. Острая, слепящая, как раскаленная лава, не сжигая – испепеляя все на своем пути. Джасс задохнулась, охнула, но сильнее прижалась к его спине, словно пытаясь раствориться в нем, стать единым целым и выстоять против той непрестанной муки, что бушевала в душе эльфа бешеным ураганом. Образы вспыхивали под веками и таяли снежинками, растекались лужами и трескались, как лед на реке.

Лицо Джиэссэнэ. Совсем юное, счастливое, смеющееся.

Два мальчика-эльфа в коротких шубках кружатся на месте, задрав головы к небу, а с него сыплется и сыплется пушистый снег.

– Ох, Тэа, если все время смотреть вверх, то кажется, что летишь… – звонко кричит тот, у которого волосы ярче и светлее.

Тэа, Ледышка, – так мать звала Ириена в детстве. И только Унанки помнил это прозвище.

Лица женщин и мужчин. Крошечная ямка на мягкой щеке, старый ожог на широком запястье, свет зимнего утра в окне, запах яблок, толстые ветки цветущих райкосов, склоненные до земли, легкая рябь на воде, звон молота и гул горна. А еще заветная ложбинка, где они любили играть, названная высокопарно Логовом пурпурных трав. Нора пары луговых волков, примеченная в холмах, возле которой каждое лето резвились рыже-красные толстые щенки. Заброшенный колодец – хранилище мальчишечьих тайн и сокровищ.

Все то, что было так ценно и дорого для них обоих, уходило навсегда, выцветали яркие гобелены памяти, линяли, как простые тряпки, и те яркие дни навеки утрачивали свой свет… без Джиэссэнэ, без Унанки.

А потом все кончилось. Остались только слезы.

– Плачь, поплачь за меня. Я не могу, – прошептал Ириен, не выпуская из рук ее дрожащие пальцы, прижимая их к своим сухим горячим векам.

И она плакала, жалобно всхлипывая, о том, чего никогда уже не будет, за него, и за себя, и за остальных. За всех женщин, которые любили лукавого Джиэссэнэ, за всех мужчин, которые одарили его своей дружбой, за всех тех, кто никогда не узнает его, и других, что будут помнить его живым… и разным. Всегда.

Месть не смогла заполнить пустоту в сердцах лангеров, вызванную смертью Джиэса. И когда Альс, спустя несколько месяцев, собственноручно провернул лезвие лекса в печени Деровеера, легче ему не стало. А стало совсем худо. От острого и холодного предчувствия, что пророчество Матери Танян сбывается и за Унанки вот-вот последует еще кто-то. Кто? Пард? Сийгин? Торвардин? Малаган? Мысль о том, что судьбы и души лангеров связаны воедино навеки и они просто обречены встретиться снова уже в новых жизнях, ничуть не утешала. Ланга лангой, но если не они, то, значит, Джасс. Как можно выбирать между теми, кого любишь, кто для тебя важнее всего, главнее жизни, дороже чести? И некого спросить – за что ему такое испытание? Неужели мало оказалось отваги и решимости, мужества и смирения?

Будь оно все тысячу раз проклято!

Но Альс не первый год командовал воинами. И не только лангерами. Были в его долгой жизни другие армии, иные отряды, и эльф привык всегда принимать решения самостоятельно. Можно сказать, единолично, не терпя возражений, приемля лишь повиновение. С лангерами пришлось переучиваться, но ненамного. Поэтому, когда решение созрело, единственно верное, по его мнению, Альс поставил вопрос ребром в своей неподражаемой манере безжалостного и неумолимого тирана. Сначала он рассказал все, что случилось с ним на мброттском базаре, а потом заявил:

141